Archive for July, 2016
De la Mărăcinești pionerii s-au avântat direct către frontiera României cu Serbia. Pe la prânz, au tăiat repejor un colț de Bulgarie prin Calafat, și cât ai zice pește cât ai juca un borcan cu litera „c” erau deja în vama sârbească (Vrska Cuka).
În vamă au fost întâmpinați de un grănicer foarte amabil, probabil cel mai bun prieten al celor două berze ce stăteau în turnul de veghe. Atitudinea caldă a sârbilor a durat pentru toată perioada călătoriei prin această țară minunată.
După ce au spus „la revedere” vameșului și cocostârcilor, pionerii au continuat traseul până la Zaječar.
La Zaječar primul lucru care a fost făcut, rapid, de altfel, a fost uscarea unei beri (da, s-o credeți voi că numai una), Zaječar. Berea Zaječar din Zaječar – cea mai sârbească bere din Zaječar.
Între timp, a venit și supa – una destul de specifică: foarte udă și foarte subțire – mană cerească pentru unii pioneri care au vorbit ieri cu Cristi.
Read the rest of this entry »
Odată ce bateriile au fost descărcate încărcate în Vamă, am mers mai departe. Sâmbătă seara am ajuns în comuna Argeșelu, care a fost nu prea primitoare cu noi la ora 23:00, de aceea am căutat cazare în Mărăcineni la Union. După negocieri în stil “hai băi, poate găsiți un loc și pentru noi” am fost cazați, de către cristi – fiul patronului. Imediat dumă ce ne-am cazat, am și pornit aerul condiționat, era cam cald în cameră. Inițial pornisem sistemul pioneresc, pe care-l aveam cu noi.
Înțelegând că nu prea face față condițiilor, am căutat să pornim aerul condiționat existent în odaia noastră, cu numărul 108. Nu știu cum era în alte camere, dar în 108 cablul nu ajungea la priză. De aceea nu am ezitat prea mult ca să-i facem cunoștință lui Cristi cu perseverența moldovenilor. Trebuie să menționăm, pentru că era noapte, când au venit pionerii, lui Cristi îi cam hodorogea țăpul de la lisapet , respectiv era nu prea receptiv la doleanțele pionerești. Dar, când în același stil “hai, băi Cristi, că suntem de pe drum, ne e foame și ne e cald, fă și tu ceva, n-o să iasă rău, o să vezi. Hai băi Cristi, caută și tu un prelungitor” neînduplecarea lui Cristi a fost șubrezită, și Сristi ne-a pus la dispoziție mult doritul prelungitor, scos de undeva din subsol, probabil de la vre-un frigider. Cel puțin așa a lăsat să se înțeleagă. Ne pare rău, în acest caz, de urmările de a doua zi (cert este faptul că micul dejun din dimineața zilei următoare era preparat cu ouă nealterate). În schimb i-am promis lui Cristi că-i întoarcem prelungitorul la prima oră, a doua zi. Deci, a doua zi pe la șapte, pionerul întâi a dus prelungitorul la recepție, după asta s-a trezit din somn.
Condițiile climaterice din 108 fiind puse la punct, am așternut masa și l-am invitat pe Cristi înăuntru, ca să unjem țăpu și lui, și nouă.
Lui Cristi i-a plăcut tequila noastră (la tequila Lime și sare? Nu, n-am auzit. Slănină, ceapă și usturoi? Da, așa normal!), de aceea n-a ezitat să ne povestească despre ce pălincă face el cu taică-su. Această relatare ne-a asigurat călătoria ce începuse, cu 2 litri de pălincă mega gustoasă, și 2 litri de țuică (25 EUR pe toate), la fel de bună. Combustibilul de care făcuseră rost pionerii, nu o dată le-a asigurat liniștea somnului și limpezimea cugetului a doua zi.
Pensiunea din Mărăcineni a lăsat pionerilor un gust dulce-acrișor în memoria organoleptică, cu un iz de etnografie muntenească veritabilă și cheia de la 108 (da, am descoperit-o în buzunar, la vama cu Serbia ), iar pionerii au lăsat mirosul de slană, ceapă și ai (a se citi „usturoi”) în mediul care este familiar cu acestea. Plus la asta au mai lăsat în Mărăcineni o pungă de hidratare în drumeții (sistemul Deuter Streamer 2L, dăruit cândva de zzzop, a fost mișelește uitată sub mașină. Am sunat ulterior la pensiune, peste 12 zile, am vorbit cu tata lui Cristi, i-am lăudat pălinca, și am aflat că au schimbat butucul la 108 – deci de cheie nu mai aveau nevoie, și că punga de hidratare nu a fost de găsit. Mai mult ca atât, nu s-a lenevit să-l mai trimită o dată afară pe Cristi să verifice sub brazi, poate stă aruncată punga mea, după 12 zile de la tragica pierdere).
Urma Serbia.
Într-o vinere pe la răsăritul soarelui, în timp ce aproximativ 3 milioane jumătate (minus cinici) abia se trezeau, cu gândul de a se culca mai degrabă (nu fără a nimici câteva beri înainte), cinici flăcăi, o fată, un Opel Zafira bine hrănit cu drumuri, dealuri șI găuri molodovenești, consultat preventiv la un medic specialist, au pornit cu toții spre vama Leușeni.
Drumul dintre două vame a fost completat meșteșugărește cu ceea ce urmau să umple seara cele 3.5 milioane care au rămas acasă. În Vama veche echipa de tineri cutezători au ajuns tîrziu, după ceasurile lor interne, dar foarte devreme după ceasul din Vamă. Este de prisos să povestesc cum ne-am culcat noi, este util de menționat cum nu trebuie de trezit a doua zi.
Aici pionerul a băut prima cafea. Și ochii sigur priveau ibricul cu cafea, obiectivul camerei avea alte scopuri.
În Vamă pionerul a fost în trendul vestimentar, fără să-și dea seama.
Mulțimesc lui Alin pentru fotografie. Cine este Alin? Alin este un băiat de treabă care și-a ținut promisiunea și a trimis două poze prin email. Care email? Acesta (scris în carnețelui unei fetițe – cea mai mică din gașca lui Alin)
Ca să nu reținem cititorul de la poveste care urmează, voi spune pe scurt:
- în Vamă poți pierde șezătoarea de izopren.
- în Vamă poți să te cerți cu un francez (Denis) care e de doua virgulă cinci ori mai mare decât tine, și care și-a parcat caroseria (cu jumatate de apartament în ea, inclusiv megawații din boxe în care suna liniștitor niște haus, drum and bass, techno, rave și trance, pe la patru dimineața, fix la intrarea în cortul tău. Culmea e că îl ameninți cu poliția (cu poliția, Carl! în Vamă!) și el te crede, după care vă certați și mai tare, după care tu pleci, iar el închie muzica, iar a doua zi bei bere cu el și amicul său (David) de parcă nimic nu s-a întâmplat.
- în vamă a doua zi poți să ajuți un prieten care are nevoie ajutor anume azi (pentru că ieri a exagerat cu ajutatul pe alții), și are nevoie anume de limonada meșterită din apă de la market și o lămâie cerșită pe la vreo 5 gherete. Cum arată sondajele, în una din cinci gherete există oameni înțelegători.Cine se regăsește în aceste rânduri – să scuture musca e pe fes. Deși, cred că majoritatea care au fost acolo trebuie s-o scuture.
- în vamă poți învia cu o ciorbă cu afumătură și tarhon păpată la Șoni (cu ceapă și palincă, cum scrie cartea).
Mai rău e că din Vamă poți pleca. Dar depinde unde. Urmăriți epizodul următor și veți afla.
Moldovanul, neamţul şi francezul naufragiază pe o insulă locuită de nişte canibali.
Tradiţional, aborigenii le pun condiţia: fiecare să zică un cuvânt in engleză, necunoscut de aborigeni.
Francezul: “dick”
Canibalii: ei… buna ziua, ai găsit și tu cu ce sa ne minunezi.
Decid canibalii să-l mănânce crud.
Neamţul: bismarck
Canibalii: bun, da nemţi futăcioşi o mai fost pe la noi. La cazan cu el!
Moldovanul: “baterflailai”
Canibalii:opa! da aista ce înseamnă?
Moldovanul: “fluturilili”.
***
La un magazin de motociclete sună de la morgă:
– Buna ziua.
– Buna ziua.
– Câte motociclete ați vândut azi?
– Șapte.
-… aha, clar. Doi încă se primblă.
***
Zece englezi violeaza o nemțoaica și ea striga:
– Nain, Nain, Nain!
Și unu s-o dat într-oparte.
Rezumate
эта война отличалась от всех предыдущих наших войн не качеством, не манерой ее ведения, а лишь размахом. Здесь сказалась наша национальная черта: делать все максимально плохо с максимальной затратой средств и сил.
Однажды я случайно подслушал разговор комиссара и командира стрелкового батальона, находившегося в бою. В этом разговоре выражалась суть происходящего: «Еще денька два повоюем, добьем оставшихся и поедем в тыл на переформировку. Вот тогда-то погуляем!»
Впрочем, война всегда была подлостью, а армия, инструмент убийства — орудием зла. Нет и не было войн справедливых, все они, как бы их не оправдывали, — античеловечны. Солдаты же всегда были навозом. Особенно в нашей великой державе и особенно при социализме.
Прибежали зенитчики, просили отдать им сбитого немца: за это им будут ордена и звания. Но мы не отдали. Пехота увела его в тыл. Наше начальство доложило по инстанциям о сбитом самолете. Вероятно, то же сделали пехотинцы и уж непременно — зенитчики. Потом армейское начальство удвоило цифру, а в генеральный штаб она дошла еще увеличенная. Такова была обычная практика Великой Отечественной войны…Лет через пятьдесят-сто историки раскопают и опубликуют архивные документы, и на их основе напишут интересные книги о потерях врага и наших победах…
Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих. Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют! Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои!
Но самую подлую роль сыграют газетчики. На войне они делали свой капитал на трупах, питались падалью. Сидели в тылу, ни за что не отвечали и писали свои статьи — лозунги с розовой водичкой. А после войны стали выпускать книги, в которых все передергивали, все оправдывали, совершенно забыв подлость, мерзость и головотяпство, составлявшие основу фронтовой жизни. Вместо того, чтобы честно разобраться в причинах недостатков, чему-то научиться, чтобы не повторять случившегося впредь, — все замазали и залакировали. Уроки, данные войной, таким образом, прошли впустую. Начнись новая война, не пойдет ли все по-старому? Развал, неразбериха, обычный русский бардак? И опять горы трупов!
А Витька Васильев — неудавшийся актер, выгнанный после войны из театра за алкоголизм и ставший директором зеленного магазина (надо же на что-то пить!), получил два ордена за две пары золотых немецких часов, подаренных им командиру бригады. Теперь он на всех углах рассказывает о своих подвигах.
Вся Германия была покрыта белыми цветами яблонь и вишен, дни стояли ясные, воздух благоухал. Часто вместе с лепестками цветов ветер разносил по улицам деревень и городов белый пух. Иногда он, как первый снег, устилал улицы и тротуары. То был пух из немецких перин, которые победители вспарывали ножами и выбрасывали из окон на улицу. Это ведь так интересно и забавно, а победитель испытывает возвышенное чувство самоутверждения! Почти из каждого окна торчали белые флаги, тряпки, простыни, скатерти.
Позже, когда война уже кончилась и поспели плоды, мы стали их сшибать, ломая ветви. Проезжий немец вежливо просил нас не делать этого и предложил аккуратно снять для нас столько яблок, сколько мы захотим. Он рассказал, что яблони принадлежат муниципалитету соседнего городка, которому подведомственна дорога. Когда плоды поспеют, 186 будет нанята специальная бригада рабочих, которая снимет их, погрузит на машину и продаст на базаре. Небольшой процент с выручки покроет их зарплату, а остальное пойдет на ремонт и благоустройство дороги… Вот так-то! Но это мы узнали потом, а пока шла война, была весна и вся армия была пьяна. Спиртное находили везде в изобилии и пили, пили, пили. Никогда больше на протяжении всей моей жизни я не употреблял столько спиртного, как в те два месяца!
Один Рейхстаг стоил, вероятно, нескольких тысяч жизней. Находившаяся в Берлине артиллерия могла бы в пять минут сравнять его с землей вместе с оборонявшимся гарнизоном. Но надо было сохранить это здание — символ Германии — и водрузить на нем флаг победы. Поэтому Рейхстаг атаковала пехота, как в Погостье, грудью пробивая себе дорогу.
Наблюдая ветеранов своей части, а также и всех других, с кем приходилось сталкиваться, я обнаружил, что большинство из них чрезвычайно консервативны. Тому несколько причин. Во-первых, живы остались, в основном, тыловики и офицеры, не те, кого посылали в атаку, а те, кто посылал. И политработники. Последние — сталинисты по сути и по воспитанию. Они воспринять войну объективно просто не в состоянии. Тупость, усиленная склерозом, стала непробиваемой. Те же, кто о чем-то думают и переживают происшедшее (и таких немало), навсегда травмированы страхом, не болтают лишнего и помалкивают. Я и в себе обнаруживаю тот же неистребимый страх.
Существующие мемориалы не памятники погибшим, а овеществленная в бетоне концепция непобедимости нашего строя. Наша победа в войне превращена в политический капитал, долженствующий укреплять и оправдывать существующее в стране положение вещей. Жертвы противоречат официальной трактовке победы. Война должна изображаться в мажорных тонах. Урра! Победа! А потери — это несущественно! Победителей не судят.
Никакие памятники и мемориалы не способны передать грандиозность военных потерь, по-настоящему увековечить мириады бессмысленных жертв. Лучшая память им — правда о войне, правдивый рассказ о происходившем, раскрытие архивов, опубликование имен тех, кто ответствен за безобразия.
Dicționar
СМЕРШ – (сокращение от «Смерть шпионам!») — название ряда независимых друг от друга контрразведывательных организаций в Советском Союзе во время Второй мировой войны.
Rezumate
Один из марафонцев сказал, что на дистанции он все время повторяет мантру, которой его научил старший брат (тоже марафонец). «Pain is inevitable. Suffering is optional».
Я как-то раз спросил у одного окулиста: «А правда, что нет таких людей, у которых бы с возрастом не развивалась дальнозоркость?» Он рассмеялся, как будто услышал что-то очень смешное, и ответил, что до сегодняшнего дня ему такие люди не попадались.
Композитор Доменико Скарлатти известен тем, что сочинил 555 сонат для клавишных инструментов, притом большую часть — в возрасте между пятьюдесятью семью и шестьюдесятью двумя годами.)
За два с половиной месяца скинул семь фунтов — жирок, которым начал было обрастать живот, бесследно исчез. Семь фунтов — это чуть больше трех килограммов. Представьте себе, как вы отправляетесь в мясную лавку, покупаете там три килограмма мяса и идете домой пешком, неся это мясо в руках. Представили? А тяжесть почувствовали? Мысль о том, что я жил, таская на себе эту тяжесть, заставляет меня испытывать сложные чувства. Жизнь в Бостоне не лишена своих прелестей, таких, например, как разливное пиво («Летний эль Сэмюэля Адамса») и пончики («Данкин донатс»), но, несмотря на это, упорные и ежедневные занятия спортом принесли свои плоды. И это приятно. Когда человек вроде меня, то есть на пороге старости, пишет такого рода вещи, это, должно быть, выглядит довольно глупо.
мне совершенно необходимы эти час-полтора ежедневного бега: я могу помолчать и побыть наедине с самим собой — то есть соблюсти одно из важнейших правил психической гигиены.
В принципе, когда я бегу, вокруг меня образуется некая пустота. Можно сказать, что я и бегаю-то для того, чтобы оказаться в этой самой пустоте.
Для меня, как, в общем-то, и для всех остальных, жизнь — это первый и единственный опыт старения, и, следовательно, все, что я чувствую в связи с этим, я чувствую впервые.
В жизни должен быть распорядок, согласно которому вы расходуете время и энергию. Если, достигнув определенного возраста, вы все еще не выработали такого распорядка, то очень скоро ваша жизнь потеряет четкость и контрастность.
Заставлять бегать тех, кто этого не любит или попросту не годится для бега, — бессмысленная пытка. Я бы давно уже посоветовал учителям физкультуры с этим завязывать, но, боюсь, они меня не послушают. Так уж устроена школа. Самая важная вещь, которую мы там узнаем, заключается в том, что все самое важное мы узнаем не там.
Двадцать пятого августа я снимался для американского журнала «Раннерс уорлд» («Мир бегуна»). Молодой фотограф по имени Грег прилетел из Калифорнии и снимал меня целый день.
В мире вообще не может быть ничего прекраснее фантазий, посещающих головы обезумевших людей.
Разумеется, иногда необходимо дать мышцам отдохнуть, но в критические моменты, когда речь идет о подготовке к марафону, нужно, чтобы они знали, кто тут начальник и что от них требуется. Приходится безжалостно держать их в напряжении, но при этом важно не перегибать палку. Со временем тонкостями этой тактики овладевает любой бегун.
Купил себе новые беговые кроссовки «Мизуно». В магазине «Сити-спортс»
я готов согласиться с мнением, что писательский труд — занятие нездоровое. Когда писатель приступает к работе и начинает воплощать свой замысел в тексте, выделяется некое токсичное вещество, которое у других людей — а оно есть в каждом — спрятано глубоко внутри.
Тем, кого выматывает полумарафон, в марафон соваться не стоит — он им покажется сущим адом.
Все, что я вижу, — это моя индивидуальность, моя натура, упрямая, несговорчивая, зачастую эгоистичная, все так же не уверенная в себе и в каждой неприятной ситуации пытающаяся найти что-то смешное или кажущееся смешным. Я бреду по длинной пыльной дороге и несу свой характер, как старый чемодан. Не потому, что мне это нравится (что тут может нравиться? чемодан тяжелый и изрядно потертый) — просто больше мне нести нечего. Впрочем, я, пожалуй, уже к нему прикипел. Да-да.
большей ценностью на самом деле обладает то, чего нельзя увидеть. То, что мы чувствуем сердцем. Чтобы суметь понять что-то важное, нужно совершить множество бессмысленных на первый взгляд действий. Но даже то, что кажется нам бесцельным или безрезультатным, вполне возможно, вовсе не является таковым.
Боль неизбежна. Страдание – личный выбор каждого.
Единственное, что я могу сказать: такова жизнь. И может быть, у нас нет иного выбора, кроме как принять эту жизнь такой, какая она есть, не понимая толком, что же происходит. Принять, как мы принимаем налоги, приливы и отливы, смерть Джона Леннона и ошибки судей на чемпионате мира.
Referințe
Lovin’ Spoonful: «Daydream» и «Hums of the Lovin’ Spoonful»
Скотта Фицджеральда – «Великий Гэтсби»
Вернон Дюк – «Осень в Нью-Йорке»
Dicționar
сплит-тайм –
